– Все успели сделать?
– Хотела траву покосить. А тут дождь как нахлынул!
– Чем косите?
– Умею косой. Но там поле не то: для косы размах нужен, а не газон с травкой. Потому – газонокосилкой.
– Кроме дачи, где отдыхаете?
– А где придется. На съемках в красивом месте, в деревне. На гастролях тоже своеобразный вид отдыха – у телевизора посидишь. Его же обычно не больно смотришь, а так можно. Ну, и съездить куда-то хочется. Только выбрать трудно. В прошлом году сын поступал, и мы все лето сидели на приколе, а потом кинулись искать место отдыха. Предложили Африку.
– Поохотились в саванне?
Лучшие дня
– Не поехала я в Африку. Испугалась. Не мое это – животный мир, букашки. То, что в Европе, ближе и роднее.
– Куда в России тянет?
– Кто не был в Швейцарии, восклицают: «Ах, Швейцария!» Да у нас такие места, что Швейцарии завидовать остается. Горный Алтай, где люди живут по древним традициям. Полярный Урал, Тува, Нарьян-Мар. Россия так богата! Много мест, куда, мне казалось, я обязательно вернусь или где непременно побываю. Жила летом на реке Пинеге. Это Архангельская область, родина Федора Абрамова. Ой, запомнила и село Михайловское – недалеко от Бологого. Там озеро. В центре озера остров, сосны. Мы подплывали и видели лилии – на длинных ножках. Огромные белые лилии. Боялись веслом задеть. Не то что рвать – дотронуться нельзя, такая красота. На остров пробрались, а там брусника – с одного куста в ладонь не вмещается. А домики на холмах!
– Но в Швейцарии-то все же были, для сравнения?
– В Швейцарии была. Да, красиво. Поля, чистенькие коровки пасутся, на сыроварне показывают, как сыр готовится. Здорово. Это красота и природная, и искусственно-природная. У нас же есть такое созданное Богом, такие уголочки, нетронутые никем!
– На родине бываете?
– Когда еду на Алтай на гастроли, боюсь. Боюсь увидеть что-то не то и нарушить детское впечатление – настолько оно сильно, такие в нем краски. Недавно туда ездили. К Шукшину заезжали, к Василию Макаровичу в Сростки. И в школу, где он учился, и в дом его. Сидели на лавочке у баньки – он сам построил матери баню. И на гору Пикет поднимались, и по Чуйскому тракту доехали до Катуни. В Катуни вода, как нефрит, зеленая-зеленая, на перекатах серебрится, бурлящая. По подвесному мосту шли, потом поехали на озеро Ая в горах. Словно в чаше из гор. Приехали к нам мои земляки, привезли мешок арбузов. Ой, сидим и едим арбузы. Сразу детство вспоминается – дыни, арбузы. Ягод у нас было мало – это же степной Алтай, а бахчи необыкновенные. На бахчу с батей ездили на телеге. Арбузов было столько, что и солили на зиму, и так ели. Сначала ранние, а потом вот таки-ие! Полсарая было арбузов.
Одиночество страшно
– У вас все так бурлит. Не устаете?
– Бывает, но не от работы. Только от переездов в машине или автобусе, только физически. А чтобы устать от сцены или от кино – этого нет. Когда чувствую усталость и тянет из города, значит, надо побыть одной. Убегаю за город и общаюсь с букашками. Тогда люблю быть одна, а так мне одиночество несвойственно.
Я вот подумала, как это страшно – одиночество. С ним можно и надо бороться. Но чтобы выйти из него, нужен большой труд. Да всё труд – жизнь, любовь. У кого один ребенок – уже великий труд, а у кого два, труд вдвойне. И всю жизнь надо трудиться, чтобы получить кусочек счастья.
– Что такое счастье?
– Это может быть во взгляде, в секунде! Это – ощущение. Не объяснить, не передать его словами. Вот знаете – задохнулся! И говоришь: «Господи, это счастье!» Кто счастлив день, кто – год. А кто-то всю жизнь. Но это не значит, что на него с неба все валится и валится счастье. Это значит, что он столько отдает. Это же великий труд, чтобы получить секунду счастья – повседневный труд над собой. Как у нас на сцене – чем больше отдашь партнеру, тем больше получишь. Так у нас с Игорем (со Скляром играют спектакль на двоих «Мужчина, постойте!» по пьесе Надежды Птушкиной «Ненормальная». – И.З.). И он каждый раз новое привносит. У нас все до секунды выверено, но все по-новому. Это и удивляет.
– А с другими партнерами?
– Такое совпадение, понимание профессии – редкость. Один чувствует, видит что-то сразу. Другому не дано. И надо конкретно нарисовать ему в облаке это.
– В каком облаке?
– В детстве мы на облака смотрели. Ложишься на озере и в облаках та-аки-ие фигуры видишь: «Медведь! Медведь!» – «Точно медведь!» – «Где-где?» – «Вон-вон, уже расплывается!» Так и здесь – есть картины, которые кто-то видит, а кто-то нет. Тогда надо рисовать. Это умеют музыканты.
– Вы на чем-то играете?
– Что слушаете?
– Никогда не любила громкую музыку. Я глохну, мне плохо. Слышу и воспринимаю только тихую. А сегодня, когда ехала, слушала Макаревича – сын дал его диск. И я влюбилась в Макаревича по второй волне. Потому что за тот период жизни, когда целое поколение выросло, он все равно интересен, хоть и стал другим.
У печки хорошо
– А вы изменились?
– За какой период? За те 18 лет, что страну колбасит? Это потом будут говорить историки, как большое им видится на расстоянии, как время лечит или меняет вкусы, оценивать. Но у нас есть преимущества. Мы перешли из той эпохи в эту и можем с собой оттуда и все хорошее взять, и что-то новое, хорошее укрепить. А так: мол, я этого не приемлю – так нельзя.
Я всегда сначала пытаюсь понять. Поначалу у меня было негативное отношение к новому телевидению. Думала: «Какой кошмар! Разве это можно показывать?» А потом думаю: каждый берет то, что ему близко. Я вспоминаю себя в молодости. Я в разных компаниях бывала, но отсеивала. Я знала, куда больше не пойду, потому что – не мое.
Ну, а характер мой изменился. Сложный стал. Управляемый, но противный. Вот как обрастает ракушками днище корабля, которое надо постоянно чистить.
– Чистите?
– Гигиена – это хорошо, гигиена тела и души.
– А полетать?
– В юности думаешь: вот крутая гора – а ты разбежишься и полетишь. И это всегда удавалось – мечта была сильнее. И пусть полет длится как можно дольше. Каждый день ставлю себе план – на день, месяц. Это у меня всегда было. Хотя с позиции опыта рассуждаешь вроде бы здраво: «Нет, это не нужно. То отбрасываем. А это вообще ни к чему – даже дотрагиваться не хочу».
– На кино это распространяется?
– В этом году не было съемок. Предлагают один-два дня и в каком-то пустячке, и роль пустяшная, и не хочется размениваться. Отказываюсь. Жду предложений от хороших режиссеров.
– Как относитесь к сериалам?
– Можно видеокамерой с одного угла наснимать десяток крупных планов и говорящих голов и назвать это сериалом. А у меня сериалы все хорошие: «Зал ожидания», «Next», «Закон», «Дело о мертвых душах», «Гибель империи».
– Не тянет сесть в кресло на даче и просто покачаться на лаврах?
– Ой, у меня там есть кресло, его надо обтянуть. А посидеть я люблю у печки, на скамеечке, а не в кресле. И глядя на огонь, просто ни о чем не думать. Главное удовольствие – просто смотреть. И слушать, что там природа тебе шепчет. А потом люблю вернуться в Петербург.
В словах актёров угадываешь реплики литературных героев, в их монологах отрывки сыгранных ролей. Порой невозможно отличить, что из сказанного вымысел, а что явь. Умалчивая об одних событиях, вскользь говоря о других, актёр однажды создаёт свою пьесу произведение, в котором он является не только исполнителем, но и автором. Эта пьеса история его жизни. И как правило, одну из главных ролей в этой истории играет режиссёр. Точнее режиссёры…Недавно была я в родных краях, в Курганской области. В городе, где я училась, в школе на День театра встречу организовали. Я поехала туда, всю дорогу вспоминала жизнь прошлую, людей, которых знала. Времени столько прошло… Уже новое поколение народиться успело. Думала, не узнаю ничего: так все и всё изменилось. А приехала когда, такое ощущение было, как будто и не было стольких лет. Лица те же. В большом городе малым кругом всё смыкается чувства, отношения, даже время. А там как будто лучше понимают, как важно не потерять душу свою, там размер жизни другой. Люди так и говорят: «Куда нам спешить-то ». Они и знают каждый каждого. Могут остановиться, посмотреть друг другу в глаза. Ничем, никакой маской не закроешься.
Всё просто, естественно, как в природе или дождь идёт, или солнце светит ничего не перепутаешь. С такими людьми из маленьких городов, из сёл, деревень, когда общаешься или даже просто смотришь на них, как будто очищаешься. После встречи они благодарят, а должны мы, артисты, благодарить.
Театра в моих детских мечтах не было. Вообще ничего конкретного не было. А было что-то непонятное, просто какое-то счастье, которое где-то не здесь на небесах, что ли?. Я много мечтала. Теперь меньше. Сейчас больше реального, жизни, а раньше пофантазируешь, намечтаешь, потом вспоминаешь и думаешь: «Было это на самом деле или только моя выдумка?» Отец мой работал лесником, мы жили на Алтае, в ста километрах от Рубцовска. Даже не город это был, а просто станция. Малиновое озеро называлась. Вокзальчик маленький. Чуть выше Казахские заимки. Тогда казалось, что ничего больше не существует, что вся жизнь здесь, в этих местах. Помню, как бегали дикий лук копать, как выводили жуков из их норок, ещё вспоминаю, как по звёздам гадали. Когда сено привозили, бывало, сначала в этом сене прыгали, дурачились, в прятки играли, а потом ложились и смотрели на небо. И загадывали желания. И долго-долго дожидались, чиркнет звезда по небу или нет… Но это осенью. А зимой так иногда снегу наметало домов было не видать. Только огоньки окон из сугробов светились. Праздники вспоминаю. Какие гулянья тогда были!. Когда зиму провожали, колхоз выделял десять троек. И все они запрягались, украшались и по-разному обыгрывались. Первая мчится тройка удалая, бубенцы звенят, а за ней, например, кляча везёт печку, с которой Емеля раскидывает блины по сторонам. И так каждая упряжка как будто из сказки какой. Сейчас мало кого на подобные праздники соберёшь. А тогда ходили все, наряжались кто во что хотел, сами, без всякой организации. И каждый как будто играл кого-то .
А летом мы в маковые поля ходили, за цветами. Хотя нас бабушка всё время пугала: «Не ходите, там Буканешек живёт, сразу ребятишки непослушные крепким сном засыпают от дурмана». Боялась, наверное, что мы далеко от дома уйдём, вот и сочиняла. А ещё бабушка говорила, что, когда за озеро идёшь, надо красный плат брать. Я спрашиваю: «Зачем, баба?» А она объясняет, что, когда змея поблизости, надо красный плат расстелить, змея в него прыгнет, ослепнет, клубочком свернётся и будет лежать, а ты в это время можешь спокойно ягоды собирать. Я и не знала, то ли правда, то ли нет, но красный платок брала. Я вообще суеверный человек.
Я и про своё желание актрисой стать, которое в старших классах сформировалось, боялась говорить. Хотя я всё время дома выступала, частушки пела, песни разные. Меня и звали в детстве артисткой, но не всерьёз, а дразнили просто: «Ну-ка , давай, рассмеши нас, артистка!» Ну, я и смешила. Никто и не думал, что именно так и будет называться моя профессия.
В детстве я ничего конкретного про театр не представляла. Режиссёров вообще не знала. Я и слова такого режиссёр не знала. Фильмов много смотрела, когда к нам вагон-клуб приезжал. Первым был «Чистое небо». Там такая красота и чистота отношений Дробышевой и Урбанского… Сейчас совсем другие отношения обычно показывают, как будто понятия обо всём другие стали. Но это тема отдельная.
Как и все девочки, я коллекционировала открытки-фотографии артистов. Покупала всё, что продавалось. Больше всего мне почему-то нравилась актриса Хитяева. Многие подруги начинали так же брови подводить, глаза щурить, улыбку такую же делать, как у кинозвёзд, а я больше просто смотрела, любовалась.
А вообще-то раньше все хотели лётчиками и капитанами стать. Главной считалась работа, которая предполагает подвиг. Хотя театральный был модным институтом. Конкурсы были большие. Щукинское училище казалось нам чем-то недосягаемым. Но я не из-за моды поступала. Просто мне именно туда хотелось. Нас учительница моя из студии Людмила Аркадьевна Макарова-Ярославцева увлекла. Правда, может быть, это и было модой, не знаю. Я не одна поступала. Нас несколько человек ездило каждый год, много лет подряд. В конце концов на третий год осталось человек шесть, наверное. И мы устроились на фабрику под Москвой, в Калужской области. Работали, получили трёхкомнатную квартиру в общежитии, но потом все по жизни устроились: кто замуж вышел, кто женился. А я в конце концов, на пятый год, поступила в Щукинское училище, исполнилось моё желание.
Училась я у Марьяны Рубеновны Тер-Захаровой . Сейчас очень часто режиссёры курс набирают в институте, а потом не занимаются студентами непонятно, зачем только и начинали. Педагогом надо или быть, или не быть. Посередине не получается. Марьяна Рубеновна была прекрасным учителем. Я вспоминаю, что, когда мы, студенты, в институт приходили на занятия утром, наша Марьяна Рубеновна уже там была. Уходили она ещё там оставалась. Все силы, всю свою душу нам отдавала.
Дипломным у нас на курсе был спектакль «Женитьба Бальзаминова». Помню, когда ещё распределения не было, Марьяна Рубеновна сказала нам на бумажке написать, кто в какой роли представляет кого и кем видит себя. Я себя кухаркой Матрёной написала, но Марьяна Рубеновна мне доверяла больше, чем я сама, и в итоге я сваху играла. Роль интересно выстроена была, спектакль из трёх частей состоял, и всё соединяла сваха она как бы вела действие. Такой лубочный был спектакль, очень живой. Песни разные пели. Я, помню, все бабушкины песни привезла.
Мы когда дипломный спектакль сыграли, Евгений Рубенович Симонов сказал: «Эту актрису я беру к себе». Я, чтобы не сглазить, никому не рассказывала, но очень хотела этого, ждала. Но Марьяна Рубеновна меня разубедила. «Нет, говорит, Нина, тебе другое надо. Тебе надо пахать и пахать. Открывается театр в Ленинграде, езжай туда». Так и получилось, что Марьяна Рубеновна с другим педагогом, Марьяной Корбиной, нас с подругой в Ленинград и направила. С тех пор я, слава Богу, всегда в работе.
Первым моим режиссёром в Ленинграде был Владимир Малыщицкий. Я вообще считаю, что начало мое актёрское именно у него было. Мы к нему с подругой, Таней Кожевниковой, показываться в студию пришли. Помню, показывались целый час, а может быть, и больше. Для Малыщицкого времени не существовало. Он мог работать день и ночь, хоть до шести утра. И все, кто рядом с ним, тоже были фанатики. Вообще, если он кого-то брал в театр нового, то сразу было видно, «его» это люди или «не его». Работали много. И все были заняты. Малыщицкий любил массовые спектакли. Может, кого-то это раздражало, но я настолько любила и люблю театр и настолько в моей жизни была сильна мечта работать и как можно больше работать, что я до сих пор не понимаю, когда слышу слова: «Да разве это роль?» Потому что для меня не важно, кто ты там в спектакле, а важно, чтоб спектакль получился, чтоб на него ходили.
До сих пор я всё отмеряю от спектаклей Малыщицкого. Он всё видел, замечал. Терпеть не мог, если ты вышла на сцену пустой. Ведь можно в маленькой роли столько же сил оставить, сколько и в большой. Только всё должно в твоей душе остаться, а то можно в другую крайность впасть. Помню один смешной случай. В театре шёл спектакль «Цена тишины» на стихи поэтов о войне и военные песни. Так вот, в этом спектакле из женских только одна роль была Санитарки, а остальные актрисы играли в проходах женщин войны в шинелях и пилотках. Я среди этих женщин была. Надо было, в то время как актёр читал стихотворение, пройти в ряд с другими, не меняя ритма. Очень важно было точно идти, вместе со всеми, не сбиваясь, чтобы ничего не разрушить. Но нас в институте Марьяна Рубеновна учила, что ты не масса, ты человек, и вот я нафантазировала, что я люблю этого героя, мимо которого прохожу, и не просто люблю, а что у меня от него дитя под сердцем. И вот Саша Мирочник, ничего не подозревая, читает «Сороковые-роковые» и как будто в лица проходящих мимо него вглядывается. А я так вжилась в свою женщину, что шагать забыла, стою, как картина, в луче прожектора, слёзы катятся. Саша замолчал. Зал замер. Зрители думали, что что-то произойдёт, никто и не знал, что артист просто стих забыл от неожиданности. А я постояла-постояла и пошла. Одна. Под звуки своих собственных сапог. Только вышла в коридор, где Малыщицкий стоял, он подлетает: «Ты что делаешь?» говорит. Я в ответ: «Я судьбу играла. У меня ребёнок от него будет». Малыщицкий так дёрнул меня за мои косицы, на голове накрученные, что я навек запомнила, как надо играть в массовке судьбу… Так и осталась присказка: «Нина, не играй всю Великую Отечественную войну в одном проходе».
Моим первым спектаклем в Молодёжном были «Диалоги». В эпизоде «Всё наши комплексы» я Таню играла. А ещё меня вводили во все старые спектакли «Цена тишины», «Сотников». Я всех баб в «Сотникове» переиграла. Сначала просто бабу, что выходила с чугунком, потом Старостиху, а потом Дёмчиху. Я Малыщицкому благодарна очень. Он во мне столько открыл… Я на некоторые роли даже глаз не поднимала и не думала, что я какую-то роль могу играть. Как Старуху в «Беде», например. А он мне говорил: «А кто же ещё будет играть?» А я на себя в зеркало посмотрю лицо круглое, молодая, а должна мало того что бабку играть, так ещё нищую, на которой одежонка висит, болтается. А эта Старуха так и осталась моей любимой ролью. Она много дала моей жизни, она не только на актёрскую судьбу повлияла, но и на человеческую. Её можно было бы играть и играть. Обогащать и обогащаться. Мама моя близка по характеру к этой бабке. Тоже такой человек, что могла бы всё отдать, для других жила. Потом, когда спектакль уже шёл, я письма получала от зрителей: спрашивали, почему спектакль сняли. Но так получилось один актёр ушёл, потом режиссёр сменился. Тяжело с такими ролями расставаться.
После Малыщицкого Ефим Михайлович Падве пришёл. Сложно начинали, но начинать всегда сложно. Хотя я в режиссёров обычно влюбляюсь и иду за ними. Всегда надеешься, что режиссёр в тебе откроет что-то новое, неожиданное, что на первый взгляд далеко-далеко от тебя. Но обычно режиссёры боятся рисковать и что-то одно в актёре используют привычное. А если режиссёр не испугается, то могут быть настоящие открытия. Работа имеет смысл, когда режиссёр больше тебя знает, что ты можешь. Так у меня и с Малыщицким было, и с Падве.
Первая моя роль у Падве была в «Вечере». Я там снова Старуху играла. Репетировали напряжённо. Столько страстей… Он кричал: «Тут Софронов какой-то получается!» Уходил, дверью хлопал. Про меня говорил: «У вас, Нина, не нервы, а кабель. Ох, какие провода!» Я отвечала: "Да". А сама столько рыдала… Однажды он говорит: «Давайте, художественная самодеятельность, покажите, что вы можете. Я вас не знаю». А у меня сразу неприятие такое и сорвалось: «А я вас не знаю». А он: «Как это не знаете?» Скандал. «Всё, думаю, из театра выгонят». (Мы всегда раньше боялись, что либо из театра режиссёр выгонит, либо ролей лишит.) А Ефим Михайлович непредсказуемый был. Поначалу кажется взбалмошный, нервный. А потом понимаешь, что замечательный. Так и после этой ссоры. Он на следующий день пришёл, говорит: «Извините, я был вчера неправ». И как будто не было ничего. У меня от сердца сразу отлегло, думаю: «Господи, как хорошо!» Пошли работать, и у нас словно перевернулось всё. Стали репетировать и столько нового нашли… Ефим Михайлович всегда этот спектакль смотрел, потом, когда мы сыграли сотый «Вечер», он признался: «Это мой любимый спектакль, я душой в нём весь».
Падве был, конечно, крутого характера, но честный. Всегда говорил правду какая она есть. Его многие за это и боялись, и не любили. Он мог, например, вызвать артиста и прямо ему сказать, что тот уволен. Сам говорил, а не через директора. Просто вызывал и открыто говорил: «Я не вижу перспективы с вами работать, не знаю, куда вас распределить, вы не мой актёр». И глядел честно в глаза. И я думаю, что человек через некоторое время, наверное, благодарен был. Хотя поначалу, действительно, такое услышать горько, для любого артиста это удар тяжёлый.
Когда Падве из театра ушёл, мы не понимали, что произошло. Он говорил: «Мне надо разобраться с собой». Сейчас бы я, да и не только я, почти все ребята сказали бы: «Ефим Михайлович, не оставляйте театр, не делайте этого». Ему нужны были эти слова. Теперь я это понимаю, но тогда он настолько убедительно говорил: «Я исчерпал себя. Мне необходимы новые накопления, чтобы что-то сделать на сцене…» Время не вернуть. Я потом так думала: «Вeдь Падве первый открыл Вампилова на сцене, и он же как бы круг Зиловский завершил. И в общем-то он и есть Зилов. Судьба такая… Так его жалко». Как вспомню молодой мужик, в расцвете сил, и столько было жизни в нем, энергии, столько задумано было. Вот ведь какой человек сильный был один театр оставил, другой театр оставил. Это ведь случается редко, у нас, во всяком случае.
Я всё вспоминаю, как он говорил: «Мы поставим с тобой По ком звонит колокол. Только я выведу на первый план линию Пилар, женскую линию». Ещё он Маркеса хотел ставить…
После ухода Падве, пока главного режиссёра в Молодёжном ещё не было, мне позвонил Кирилл Юрьевич Лавров, пригласил в БДТ на роль купчихи Белотеловой в спектакль «За чем пойдёшь, то и найдёшь». Пьесу я уже хорошо знала, ещё со студенческих лет. Когда я уже уходила, Спивак, только назначенный главным, сказал: «Нина, если бы вы захотели остаться, я был бы очень рад». Но я уже приняла решение.
Когда я в БДТ пришла, «За чем пойдёшь, то и найдёшь» уже репетировали. Мы тогда с Ольгой Волковой сидели в одной гримёрке. Придумывали много. Она что-то придумает, потом я. Расхохочемся.
Покажем режиссёру Астрахану. Не только мы. Все актёры предлагали что-то . Легко репетировали. Хотя Белотелова никогда мне интересна не была. Я вообще такие роли терпеть не могу, если честно. Мне интересно, когда ёмкая судьба. Чтобы можно было раскрыть образ женщины разносторонне. А в Белотеловой что? Декорация стояла, гамак повесили, костюм надели. Надо было только пристройку найти, разбежаться да упасть.
С Чхеидзе я, к сожалению, мало работала. В его спектакле
«Коварство и любовь» у меня крохотная роль. Да, собственно, и роль-то без начала и конца, что называется. Но я рада этой работе, потому что у меня там сцены с Ивченко Валерием Михайловичем, а с ним репетировать и играть очень хорошо. Он настолько помогает как партнёр…
Когда репетировали «Коварство…», Чхеидзе видел, что у меня не получалось, но ни разу не обидел. Он вообще нежно работает с актёрами. Я, помню, влюблена в него была. Он когда какую-то сцену репетирует, весь как будто уходит в неё. На него можно просто смотреть как он ходит по залу, говорит что-то актёрам, помогает и сам зажигается…
Есть режиссёры, которые тупо в свои рамки вбивают, а Чхеидзе нет. Хотя, мне кажется, он знает всё про спектакль. С первой репетиции, даже с читки такое ощущение, что он видит спектакль и в музыке, и в декорации, и в костюмах. И остаётся мечта поработать с ним в какой-нибудь серьёзной роли, а не просто проскакать на метле.
Есть ещё спектакль в Театре на Литейном. Но у меня такая раздвоенность: мне и хочется играть в «Трёх сестрах» Галибина, и не хочется. Так в моей жизни только один раз ещё было, когда Малыщицкий «Четыре песни в непогоду» ставил. При распределении на каждую роль в этом спектакле по нескольку исполнительниц было назначено. А отдельно графа «Офелия, Агафья Тихоновна, Дульсинея, Женщина и Дети Нина Усатова». Я всё боялась, что меня на смех поднимут: ну какая я Офелия! Но Малыщицкий сказал, что ему не важно, тоненькая актриса или нет, ему нужна женщина с судьбой Офелии; и я должна её сыграть. Начались этюды. Но ведь существует классическая Офелия и все эти стереотипы, традиции и я испугалась. И в конце концов я работала только над Дульсинеей. Но и в этом монологе я не до конца в материале была. И в день, когда должен был идти спектакль, у меня с утра настроение ухудшалось. Я только сейчас понимаю ту Дульсинею, которую писал Володин и которую хотел видеть Малыщицкий. И только сейчас я знаю, как её надо играть, а тогда то попадала, то не попадала. Но это я к рассказу о «Трёх сестрах». Когда Саша Галибин позвонил и сказал: «Нина, я приглашаю вас на роль Ольги», я очень удивлена была, ведь у Чехова тоже существуют каноны, по которым я на эту роль не подхожу. И потом, раньше Ольга мне всегда меньше других сестёр нравилась казалось, её суть, судьбу бабью не выразить никак. Серая классная дама. Ну, думаю, если я в чеховской Ольге, значит, что-то такое будет. И согласилась. Хотя многие с иронией Сашино распределение ролей воспринимали. Саша вообще работает совсем по-другому . Как он сам говорит, он не выстраивает роль, а конструирует. И роль, и спектакль. А мы к другому привыкли, у нас ведь школа реалистическая, психологическая. Саша во время репетиций говорил: «Нина, ничего не проигрывай, просто говори текст Чехова». А это «просто» для меня самое сложное. Я привыкла всё открытой душой играть, на эмоции, и чтоб не только через себя пропустить, а ещё и в зал принести, чтоб у зрителя отозвалось. А здесь всё по-другому . Здесь, насколько я поняла Сашу, персонаж рядом, я должна говорить текст, держать себя в струне. И только в конце можно себя отпустить. Здесь всё, что есть, помимо моей воли происходит. Я не должна навязывать свою эмоцию зрителям, а должна дать им время поработать самим, чтобы они сами откликались, где хотели, смеялись, где хотели, плакали.
Конечно, тяжело играть в этом спектакле. Может быть, если бы он чаще шёл, было бы легче. А если восемь месяцев не играешь, нужно перестраиваться, настраиваться. Много затрат идёт нервных. На сцене иногда чувствуешь: не хватает воздуха, или как будто сцен каких-то не хватает, а те, что есть, разыграть хочется. Но в «Трёх сёстрах» нельзя думать о себе отдельно. Потому что здесь вся работа настолько разграфлена ритмически, что из неё не выпрыгнуть, здесь не разыграешься в своем куске, если захочешь. Саша выстраивает спектакль как музыкальную партитуру. Я это только сейчас начинаю понимать. Многие не принимают этого. Их спектакль раздражает. А те, кто принимает, не идут на разбор отдельных актёрских работ, а как-то в целом о спектакле говорят и о Чехове. И их не смущает ни запись МХАТ 1940 года, ни всё остальное. И ещё говорят, что Чехова, наверное, сейчас так и надо играть. Я ведь давно бы могла сказать Саше: «Я не оправдала твоего доверия. Ты, наверное, другую хотел иметь Ольгу». Тем более, есть вторая исполнительница. Но мне спектакль этот интересен. И пусть меня критики разнесут в пух и прах, но мне свой барьер важно преодолеть. И если бы этот спектакль шёл часто, я думаю, мне эта Ольга была бы так же дорога, как мои старые сценические героини, которых я люблю и вспоминаю.
Я не представляю себя без театра, я вообще мало что представляю в будущем. Нет, конечно, если бы что-то в моей жизни случилось, я бы наверняка старалась не дать погибнуть себе и дитю своему. Наверное, пошла бы туда, где платят деньги, но я была бы уже сломана. А вообще, я жизнерадостная, общительная, сейчас немного приутихла, приустала, пока Колюнька маленький. Пока мало куда меня вытащить можно. А раньше везде бегала. Пока училась, все спектакли Любимова пересмотрела. И все были открытием. А из последнего, что видела, мне спектакль Галибина «Ла-фюнф ин дер Люфт» понравился. Атмосфера такая особенная в зале. В его спектакле «Арфа приветствия…» мне тоже какие-то идеи, приёмы интересны. Игра в игре, атмосфера театрального в жизни… Там можно было ещё, наверное, поозорничать.
Мне самой захотелось поозорничать там.
Из самого последнего, что понравилось, это фоменковский спектакль «Без вины виноватые». Это просто праздник души был. Актёры удивительно вкусно играют. Видно, как режиссёр любит актёров. «Орестею» посмотрела Петера Штайна. Очень современный спектакль. Зал во время просмотра был как-то истерически оживлён. Мне иногда хотелось прикрыться, уйти от происходящего на сцене. Тема вражды всегда даёт отторжение. Но, к сожалению, всегда будет современна. А вообще, если говорить о режиссёрах, я многих люблю.
Всех, с кем работать интересно. С Таней Казаковой свою работу вспоминаю. Она ставила в Молодёжном «Уходил старик от старухи…». Этот спектакль на двоих мы с Колей Гравшиным играли. Вроде, пьеса бытовая, а Таня через свой показ уводила, уводила от быта. Я с ней в единственной работе встретилась, но ещё хотела бы вместе поработать.
Сейчас вообще хочется что-нибудь попробовать сделать в театре для души. Есть некоторые предложения. Режиссёра надо искать. Потому что самому тяжело. Обязательно повторишься. Мне не хватает «третьего глаза», не хватает режиссёра, который возьмёт не то, что я умею, а что-то во мне другим ключиком откроет. Я прочитала недавно интервью с Владиславом Пази, и вот что интересно: он на вопрос о том, как актёра на роль назначает, рассказывает, что он увидел в театре актрису и понял, что именно она должна сыграть конкретную роль и что с ней нужно ставить спектакль. Это же замечательно, что режиссёр так чувствует актёра.
Как мне один режиссёр-вахтанговец говорил: «Не пьесу надо к тебе, Нина, привязывать, а на тебя брать какую-нибудь пьесу». Ведь так и должно в идеале для актёров всё происходить. В этом плане мне в кино больше везёт. Я кино люблю. Фильмы Сокурова очень нравятся. Но с ним не случилось, к сожалению, работать. Помню, когда ещё в Молодёжном была, Саша хотел что-то ставить, но, к сожалению, не случилось, не дали ему. А из тех, с кем работала, Прошкина люблю, Овчарова, Хотиненко. Я с Сергеем Овчаровым когда на «Кинотавре» встретилась, меня поразило, что он какой был человек, такой и остался. В нём сохранилась эта наивность, трепетность, чистота души. Вообще, в театре и кино люди обычно меняются, причём в плохую сторону. Хотя и замечательных много. Вот Витя Михайлов был. Мы с ним у Мамина снимались. Или Георгий Бурков. Мы над «Байкой» вместе работали.
А вообще, у меня все друзья из детства ещё. Вот крёстная моего Колюни, она столько помогала мне в жизни в самые трудные минуты, что это даже не как подруга, а как сестра. Но это из старых, а среди новых скорее приятели, потому что сейчас, чтобы новых друзей обретать, это столько сил надо потратить, чтобы вновь не ошибиться. Старые друзья проверенные. Перед ними не надо напрягаться. Какой ты есть, таким они тебя и воспринимают.
Я интервью давать не очень люблю. Бывает, не по делу ругают журналистов, а бывает по делу. Но ведь когда приходят на завод, спрашивают, к примеру, сколько деталей изобрели, каким способом, и не лезут в личную жизнь. Да и при чём тут личная жизнь? Зачем задавать лишние вопросы…
Записала А. КОЛОНИСТОВА
Она стала сниматься в кино в 30 лет, а проснулась знаменитой после работы в фильме «Холодное лето пятьдесят третьего», где талантливо и ярко воплотила образ глухонемой поварихи.
На счету актрисы свыше 80 сыгранных ролей в кино, множество театральных работ. Она идёт в ногу с современностью и учит молодых актёров не отказываться даже от самых маленьких ролей. Она никого, кроме самых близких людей, не приглашает в свой дом, старательно оберегая своё место счастья от посторонних глаз. Нина Усатова считает Питер лучшим городом Земли, а её муж, Юрий Гурьев, не представляет себе жизни без родной Тулы.
Упорное стремление к мечте
Нина Усатова.
Она штурмовала актёрский факультет Щукинского училища долгих четыре года. Это была трудная вершина, ведь она вознамерилась доказать всем, и в первую очередь себе самой, что сможет стать настоящей актрисой.
Она не проходила конкурс и снова ехала в Боровск. Она поначалу работала сновальщицей на суконной фабрике, затем перевелась в клуб руководителем фабричного хора, собирала лучших певуний по всему предприятию.
Нина Усатова.
Конечно, ни дирижёрского, ни вообще музыкального образования у неё не было. Зато были весьма неплохие организаторские способности. Она буквально на пальцах объясняла своим хористам, как им нужно петь.
Хор сыграл немаловажную роль в её жизни. Раз за разом не проходя конкурс, она возвращалась в свой клуб и упорно продолжала готовиться к очередному поступлению. Для занятий с коллективом приглашались педагоги по речи и вокалу. Нина жадно впитывала всё, о чем говорили преподаватели, потихоньку накапливая необходимые знания и опыт.
Нина Усатова.
Пятая попытка поступления в Щукинское училище оказалась для будущей актрисы удачной. Правда, она прошла конкурс на режиссёрский факультет. После окончания училища Нина точно знала, что в Москве не останется. И поехала по распределению в Котлас Архангельской области. В Котласском драматическом театре она проработала год, успев сыграть белее десяти главных ролей. Но самое главное, она поняла, что актриса из неё всё же получилась. Она поверила в себя и смело отправилась покорять Северную столицу.
Нина Усатова.
Уже в 1980 году она была принята в труппу Ленинградского молодёжного театра, в 30 лет сыграла свою первую роль в кино, а в 1989 поступила на работу в знаменитый БДТ.
В то время она никогда не отказывалась от ролей ни в театре, ни в кино. Она получала невероятное удовольствие от работы и собирала по крупицам актёрский опыт в копилку своей профессии.
Счастье не на показ
Юрий Гурьев.
Когда-то, очень давно актриса договорилась с мужем о том, что свою личную жизнь они не будут предавать огласке. Тайной для общественности была и остаётся история знакомства актрисы и её мужа, Юрия Гурьева. Считается, что пара познакомилась, по одной версии, когда Нина Усатова пришла режиссёром в народный театр, где долгое время играл Юрий, по другой, они познакомились во время тульских гастролей Ленинградского театра.
Юрий Гурьев по профессии лингвист, в совершенстве владеет французским и немецким языками. Иногда он снимается в кино. Но вот с родной Тулой расставаться не хочет. Он с удовольствием приезжает на съемки, но после их окончания всегда возвращается в родной город, где у него есть и друзья, и работа.
Юрий Гурьев.
Актриса особенно гордится тем, что в их семье всегда сохраняется главенство мужчины. Нина Усатова дома, по её собственному признанию, простая русская женщина. Домработниц не держит, старается со всем справляться сама. А ещё во всём полагается на своих мужчин, которые вполне самостоятельны в быту.
Супруги стараются много общаться, по возможности проводить время вместе. И всегда во всех интервью обходить стороной вопросы об их личной жизни. Это – тайна, в которую посвящены только они двое.
Сын
Нина Усатова с сыном.
Самым главным мужчиной в жизни Нина Усатова считает сына Николая. Он – её гордость и надежда. Они с Николаем всегда были дружны, она знала всех его друзей и подруг. Да и сама старалась быть сыну скорее подружкой.
Нина Усатова с сыном.
Наверное, поэтому, она довольно легко и сейчас поддаётся на все его уговоры. При этом, чем сильнее она была настроена против сыновней затеи, тем быстрее соглашалась с его доводами. Николай, к большому удовольствию мамы, даже не мечтал об актёрской профессии, а стал юристом.
Мой дом – моя крепость
Нина Усатова.
Нина Усатова в своё время категорически отказалась от съёмок в передаче «Пока все дома». Вариант съемок в дома для актрисы категорически неприемлем. Точно так же, как не подходит её дом для того, чтобы давать интервью или вести деловые переговоры.
Нина Усатова.
Она считает дом крепостью для тех, что в нём живет. И там не место телекамерам, фотографам и любому постороннему присутствию. Дом – это место счастья, любящего тишину.
Дома она может сидеть, попивая чай с ароматными тульскими пряниками, привезёнными мужем. И вести долгие-долгие разговоры обо всём на свете с самым близким человеком. И это – счастье. Настоящее, тихое и очень простое.
Нину Усатову знает вся страна — благодаря ролям в кино; впрочем, и сама Нина Николаевна страну знает: говорит, что объездила её всю. Для театрального Петербурга она — одна из ведущих актрис Большого драматического театра, а для верующих петербуржцев — ведущая вечеров памяти протоиерея Василия Ермакова, духовной дочерью которого она была.
Человек на своем месте
— Нина Николаевна, как вы познакомились с батюшкой Василием?
— В 2004 году на нашей лестничной площадке поселился Михаил Шишков — он давно ходил в Серафимовский храм, и жена его, Светлана, в хоре пела. Миша рассказывал о батюшке, да еще я узнала, что актриса нашего театра Мария Лаврова давно туда ходит и водит свою дочку Олечку. Когда я появилась первый раз у батюшки, было ощущение, что всегда его знала. У него такое было обаяние, он располагал к себе людей, — недаром в храм было невозможно войти, особенно в праздники, так много было народу. Всей своей жизнью он доказал, что это именно его место. Когда я видела его, мне казалось, что вокруг больше никого нет. Я даже вопросов ему не задавала, он сам находил все слова, которые мне были нужны. У меня сохранилось ощущение счастья от этих встреч. Ему всё можно было сказать, а ведь не каждому человеку, даже священнику, будешь рассказывать свои сокровенные мысли. В любом городе можно было спросить: «Вы знаете отца Василия Ермакова?», и обязательно кто-нибудь знал. К нему приезжали и с его родины, с Орловщины, и из других мест.
Батюшка всегда говорил, что случайностей в жизни не бывает: если встретил в жизни какого-то человека, он тебя всегда наставит, чему-то научит, а то и поможет. Иногда те или иные события бывают «подсказкой», что чего-то не надо делать. Сейчас изданы его проповеди, у меня эти книги есть, я часто их читаю. Издано и много воспоминаний о батюшке, некоторые из них я прочла — и вижу, что у каждого батюшка был «свой», каждый находил что-то свое. Очень многим он щедро помог в жизни. И артистов к отцу Василию всегда приходило много. Даже если в их жизни встреча с ним состоялась лишь однажды, они об этом вспоминают. Но многие остаются прихожанами. Например, я любила слушать хор в Серафимовском храме: они так поют, что душа трепещет.
— В нашей жизни столько духовных препятствий, и для артистов тоже!..
— Да, как-то на Страстной неделе мы ездили на гастроли по Уралу. Вернулись, пришла к батюшке, говорю: «Вот такие у меня грехи». Он ответил, как и любой священник на его месте, что желательно, конечно, на Страстной в развлекательных мероприятиях не участвовать. Но кто-то скажет и осудит, а у батюшки осуждения никогда не было, он говорил: «Нинушка, твоя работа — это твое послушание». Сейчас я, конечно, прошу, чтобы не занимали меня в спектаклях на Страстной неделе, а тогда это не очень получалось. Да и сейчас не всегда получается, невозможно всё предугадать, и я всегда вспоминаю батюшкины слова.
— А проповеди его запомнились?
— Отец Василий всегда говорил очень просто. Иногда приводил примеры, рассказывал случаи из жизни. Бывало, говорит батюшка проповедь, стоишь и думаешь: «А ведь он про меня говорит». Сказала как-то об этом девчонкам с клироса, а они ответили, что у всех, кто батюшку слушает, есть ощущение, что он говорит именно о них — какую-то он улавливал общую боль, общую тревогу. Во время его проповедей всегда стояла тишина… Батюшка мог и серьезное что-нибудь сказать так просто, что это не обижало никого… Десять лет прошло, не верится, что его нет, у меня дома рядом с иконами стоит его портрет, и с собой его фотографию вожу, так что он будто всегда со мной… Когда меня пригласили вести вечера памяти батюшки Василия, я сразу согласилась.
Боялись слова «грех»
— Вы росли в верующей семье или пришли к вере уже взрослой?
— Жила, как жила моя страна, была и пионеркой, и комсомолкой — невозможно было без этого, но всегда молилась, и в доме были иконы, а если детям говорили, что что-то делать — грех, это для детей было табу. Нам не объясняли, почему это плохо, но мы отдергивали руки, как от раскаленной плиты.
Бабушка моя, Меланья Григорьевна, была верующая. Мы жили отдельно, ходили к бабушке по церковным праздником. Мы боялись её голоса, когда она говорила: «Грех!». Она очень была строга. Ведешь себя неподобающе — например, громко хохочешь, — и она говорит: «Сегодня есть не будешь». И как-то не приходило в голову просить у кого-то другого: бабушка сказала, что не буду, значит, не буду. Я старалась ей угодить, даже если она не просила, чтобы искупить свои грехи работой. Когда уже в школе училась, приходила к ней: «Баба, тебе сделать что-нибудь? Может, пол помыть? В магазин сходить?» У нее сыновья погибли, это братья моей матери, в войну, без вести пропали. Горе сделало её железным человеком, и это переходило на нас, на детей. Я понимала её и не обижалась. Она всю жизнь по сыновьям плакала. Очень щедрым при этом была человеком, раздавала всё людям… Бабушка на Троицу косынки нам крепдешиновые дарила — голубые, сиреневые, с цветами. Я запах их помню. Хотя бабушка в большие праздники говорила: «Птичка гнезда не вьёт, девица косу не плетёт», но всё равно вынуждена была работать. Она становилась перед иконой, крестилась и говорила: «Прости меня, Божия Матерь! Кроме меня, это никто не сделает», и шла работать. Это сейчас у нас техника кругом, а мы ничего не успеваем. А тогда люди всё делали своими руками. Мама меня благословила бабушкиными иконами, когда я учиться уезжала, они до сих пор у меня.
— А дедушка?
— Дедушка, Степан Фёдорович, был мягче, у меня с ним дружба была. Он куколок нам делал: голову из дерева вытачивал ножичком, из конопли делал волосы, туловище набивал опилками, а дальше я уже сама из тряпочек шила одежонку. Когда современные игрушки вижу — у нас же не было ничего! — так иногда купить хочется… вроде неудобно самой себе покупать, и мой сын сейчас мне иногда дарит игрушки. Тележки дедушка делал маленькие, санки, валенки валял, сапоги шил. И другие игрушки вырезал из дерева — помню коней на колесиках. На Троицу делал качели, и мы качались. Вижу старые фотографии, думаю: «Вот это мое детство». При всей бедности, детство у нас было счастливое: нас любили, берегли, учили только хорошему.
Всё идет из семьи: отношение к жизни, к близким, к самим себе. Я выросла в семье работящей, так и продолжаю. Неважно, чем ты занимаешься: относиться к труду надо ответственно, всего себя отдавать своему делу.
Кадр из фильма "Поп" (2010)
Вся Россия — наш храм
— Одна из заметных ваших ролей — в фильме «Мусульманин». Близка ли вам основная мысль фильма — что нет в нашем вроде бы православном народе настоящей веры? Приходилось ли в жизни сталкиваться с такой «формально православной» верой?
— Конечно, приходилось. Но я никому не навязываю свое мнение, человек должен сам выбрать свой путь. У каждого в душе есть сокровенное пространство, которое не каждому хочется открывать. Только если сам человек просит о помощи, говорит, что он в отчаянии и не знает, куда идти, могу посоветовать сходить в храм. Каждый придет к той мере веры, какая ему положена. Я много где побывала, по всей России многие храмы знаю, со многими людьми разговаривала — у меня работа такая, с разъездами связана. И вижу: у каждого своя дорога, хорошо тем, кто в середине пути хотя бы начинает понимать эту дорогу. Да пусть хоть в старости поймет, что он делал неправильно, и покается…
Владимир Хотиненко — человек глубоко верующий. Его фильмы всегда учат чему-то, они — как пособие по нашей реальной жизни. Я счастлива, что работала с ним в четырех картинах. И в фильме Павла Лунгина «Остров» — у меня там крошечная роль, но я этот фильм люблю. И столько людей его вспоминают! Была в этом году в Болгарии — там видели фильмы и «Остров», и «Поп», и много говорили о них, в том числе и священнослужители.
— В фильме «Поп» вы сыграли жену священника. Видели ли вы настоящих матушек, помогло ли это в работе над ролью?
— Мне приходилось общаться с матушками, но не могу сказать, что именно это помогло мне в работе: роль достаточно хорошо выписана, поэтому легко было существовать в этом образе. У нас был батюшка-консультант, и я часто спрашивала его, не резко ли я в кадре говорю, а он отвечал: «Нет, что вы! Настоящие матушки еще резче говорят, они ближе к земле, чем батюшки! Дело батюшки — служить, а матушка всем руководит, тем более — деревенская матушка, всё хозяйство на ней».
— Отказываетесь ли вы от ролей, и если да, то в каких случаях?
— Как-то мне предложили играть одну из русских святых — отказалась. Душа подсказывает, что не имею права это играть. Если играть такое, то после этого не играть ничего, а так… потом сыграю в каком-нибудь фильме или спектакле развлекательном — что это будет?..
— На вашем счету немало отрицательных персонажей — в них вы ищете то, что вам симпатично?
— Даже не то что «симпатично» — должна быть какая-то зацепка, объяснение, почему этот человек стал таким, я должна это понимать. Если не понимаю, отказываюсь от роли: значит, и не надо в это «входить», впускать в свое сердце.
— Всенародную известность принесла вам роль в фильме Александра Прошкина «Холодное лето -53-го». Вашей семье приходилось сталкиваться с репрессиями?
— В моей семье были раскулаченные, «лишенцы». О существовании многих родственников я в молодости не знала, только сейчас стала узнавать, находить их на Алтае. Какие замечательные люди, «от земли», это корни моего рода. Они заставляют и меня «подтягиваться», соответствовать, чтобы и я приносила какую-то пользу.
— А как же Петербург? Воспринимаете его как свой город или душой остаетесь на родине?
— Души на всё хватит (улыбается). Когда приезжаю на Алтай, понимаю, что я дома, но даже и на расстоя-нии всё помню и люблю. Произношу «Санкт-Петербург» — и понимаю, что уже полжизни живу здесь, здесь мои друзья, сын родился здесь, от него начнется род ленинградцев-петербуржцев. Так что главные для меня места, где я родилась, где жили мои родители, -и, тем не менее, мой дом здесь, в Петербурге, сюда я всегда хочу вернуться.
— Вы когда-нибудь думали, что ваша профессия вступает в противоречие с жизнью христианина?..
— Никогда. В древние времена театр был частью языческого культа, и отрицательное отношение к нему первых христиан понятно. Но с тех пор театр изменился, и в наше время противопоставление Церкви и сцены выглядит искусственно.Многие священники нынче выступают на сцене — например, исполняют песни своего сочинения. Если душа поет у человека — что здесь плохого? И потом, это своего рода миссия, рассказ о вере. Обратите внимание: многие артисты становятся священниками — например, мои соведущие по вечерам памяти батюшки Василия архимандрит Исидор (Минаев), иеромонах Парфений (Шапанов). Почему так происходит? Мне кажется, профессия артиста в чем-то близка служению священника. Когда играешь другого человека, начинаешь лучше понимать чужую боль, вообще чужую жизнь. Поэтому никакого противоречия между верой и сценой для меня нет. Разумеется, в любом деле надо уметь различать, что грех, а что не грех.
Нина родилась в маленьком селе Малиновое озеро на Алтае. Раннее детство будущей актрисы прошло здесь, а спустя несколько лет после рождения дочери, семья переехала в Курган. Там Нина пошла в школу и впервые стала мечтать о том, чтобы стать актрисой.
Откуда взялось увлечение драматическим искусством сама актриса уже не помнит. Вдруг внезапно ее заинтересовала атмосфера, которая царила в школьном драматическом кружке. Раз за разом участвуя в постановках самодеятельности, Нина ловила себя на мысли, что в будущем хочет стать актрисой.
Мама, к удивлению, не стала смеяться над надеждами дочери. Уважала ее мечту и продолжала поддерживать, даже когда Усатова провалила вступительные в «Щуку». Упрямая молодая девушка не собиралась возвращаться в Курган и даже не мыслила поступать куда-то еще.
Чтобы перезимовать в Москве и дождаться вступительных в следующем году, будущая актриса устроилась рабочей на кондитерскую фабрику и зажила в столице. Как и положено, то в отпуск, но на выходные ездила домой. Там и мысли никто не допускал, что Нина не поступит.
Дотянуться до мечты
Но шло время. Во второй, трети, четвертый и пятый год после школы Усатова проваливала экзамены. На одном из этапов она перестала работать на кондитерской фабрике и устроилась в Дом культуры сначала на одну из обычных должностей, а потом выросла и до директора.
Она была настоящей поклонницей любительских спектаклей, которые там часто ставили, и стала наблюдать за тем, как ведут себя, двигаются, произносят речь настоящие актеры. За год работы она сумела так совершенствовать свою программу, что теперь ни к тучности, ни к деревенскому говору приемная комиссия не могла придраться: перед ними стояла будущая актриса!
Так Нина Усатова поступила в Театральное училище имени Бориса Щукина.
Она не была самой лучшей. Выпускаясь в 28-летнем возрасте из вуза, Нина и не планировалась оставаться в столице. По распределению актриса попала в театр города Котласа Архангельской области. Целых двадцать ролей за год и неоценимый опыт дал ей маленький районный театр. После такой работы Усатова не побоялась отправиться штурмовать Ленинград, в котором так навсегда и осталась.
Звезда
Следующий после приезда год актриса служила в труппе Молодежного театра, где скоро приглянулась критикам, была названа состоявшийся актрисой, нашедшей свое амплуа, а также замечена режиссерами. В 30 Усатова получила свою первую кинороль.
Обаятельная и комичная болтливая деревенская баба — такой она предстала перед всей страной в киноленте «Куда исчез Фоменко», такой актрису с нетривиальной внешностью заметили и другие режиссеры.
В 80-х Усатова была нарасхват: снималась в среднем в двух картинах в год. В 1989-м получила приглашение играть в БДТ. Начались счастливые для актрисы 90-е. «Чича», «Окно в Париж», «Мусульманин», «Роковые яйца» и еще много-много любимых всей страной кинолент. Теперь она просто разрывалась между съемками, будучи в некоторые годы задействованной сразу в четырех-пяти проектах.
Юра
Но прежде, чем стать настоящей звездой, она испытала те чувства, которые так редко приходится играть женщинам с ее амплуа.
Нина Усатова и ее муж, Юрий Гурьев однажды договорились, что не будут раскрывать историю своего знакомства, и о том, как завязывались их отношения, действительно не любят распространяться.
Лишь в одном интервью тульский лингвист и актер Юрий Львович рассказал, что однажды, в конце 80-х, в их театр с гастролями приехал один из ленинградских театров… Принято считать, что именно те гастроли оказались поворотными для пары.
Влюбленные так и не смогли долго жить вместе, но и разводиться не собираются. Привыкший к своему родному городу Юрий не захотел оставаться в холодной северной столице, тем более, что работы для себя нашел там совсем немного. Нина же напротив, уже влюбилась в Питер по‑настоящему и не хотела никуда уезжать.
Коля
Что ж, это дело поправимое. В богемной актерской среде гостевым браком никого не удивишь. Теперь Нина Николаевна и Юрий Львович ездят друг к другу в гости, все так же тепло общаются, созваниваются и заботятся друг о друге — только на расстоянии.
Их сын Николай теперь тоже живет в Питере, в маминой старой квартире (не так давно Нина Усатова переехала в новую). Она с нетерпением ждет внуков, но с браком Коля не торопится.
Нина Николаевна очень внимательно следила за воспитанием и образованием сына, впрочем, не ограничивая его в выборе. Если бы он захотел стать артистом, не сопротивлялась бы. Но сын выбрал другую профессию. Некоторое время он учился в Лондоне, заканчивал образование в родном Питере, а теперь стал юристом.
Сейчас Нина Николаевна называет Колю самым непредвзятым и объективным критиком, остроумным и точным в своих высказываниях. Сын любит бывать на маминых спектаклях и знает все роли наизусть. Порой, устроившись уютно у нее дома, начинает играть с ней ту или иную сцену, а Нина только улыбается: унаследовал актерский талант, но пользоваться не стал.
Нина Николаевна не теряет популярности и народной любви. Является очень уважаемой актрисой и настоящей персоной грата на любом мероприятии.
В свет Усатова чаще всего выходит именно с сыном, а супруг больше любит размеренный образ жизни, зато частенько приезжает проведать жену с вкуснейшими тульскими пряниками.